Азат Азатян из-за полномасштабного вторжения россии в Украину, второй раз стал переселенцем. В свое время ему пришлось покинуть родной Торез в Донецкой области. Потом он осел в Бердянске, но страна-агрессор добралась и туда. Азат помогал людям эвакуироваться из оккупированных территорий, до тех пор, пока не оказался в плену у рашистов.
Волонтер поделился с редакцией inform.zp.ua своей историей.
Чем вы занимались до полномасштабного вторжения?
До войны я и занимался волонтерством, переселенцами в Сумской области. Я с 14-го года сам переселенец. Служил в баптистской церкви, помогал людям. Потом мы с семьей переехали в Харьков, а потом приобрели домик в Бердянске и приехали туда. Работал обычным строителем.
Что изменилось в вашей жизни 24 февраля 2022 года?
Все началось, все поменялось. В жизни был уже какой-то определенный опыт, он негативный, но его нужно было применять. И не только в своей жизни, но и в жизни других людей. Многие не соприкасались с такими проблемами, с войной, поэтому мы с семьей и церковью начали помогать людям.
У нас числа 26-27 февраля русские уже заехали в город во время боев перебили газовую трубу. У нас в городе не было газа и отопления. Людям не на чем было готовить. У всех, в основном, газовые плиты были. Поэтому мы начали кипятить воду, делать чаи, бутерброды, выносили это людям, раздавали.
Потому что нужно было это делать: люди стояли в очередях у банков, чтобы снять хоть какие-то средства и купить продуктов. Телефоном невозможно было рассчитаться – связь отсутствовала, интернета тоже не было и терминалы не работали.
С какого момента вы занялись эвакуацией людей?
С марта я начал встречать людей из Мариуполя и понял, что по сравнению с ними у нас вообще нет проблем. Тогда мы переключились на Мариуполь, начали принимать мариупольцев. Бердянск стал для них пересылочным пунктом. Потому что зеленых коридоров не было – русня не пропускала. И они уничтожали Мариуполь.
Те люди, которые могли выбираться, они выбирались и приезжали в Бердянск. Они приезжали после того, как несколько дней ничего не ели, не пили. Еще им приходилось проходить фильтрационные моменты на блокпостах при въезде в Бердянск. Их «мариновали» по несколько часов.
Мы делали бутерброды, чай уже не заваривали, а просто 1,5 литров воды давали. И мы просили российских военных, чтобы они нам разрешили детей покормить. Там очень много детей было и все они голодные, только из подвалов, гарью пропитанные, запах от них был серы или тротила – я не знаю.
Нам попадались люди, которые говорили: «не надо, мы вчера ели, покормите тех, кто не ел». Бывали те, кто вырывал из рук эти бутерброды – настолько они были голодные. Там было видно, в чем проявляется человечность. К одним подходишь, они говорят, что вчера ели и им не надо, а подходишь к другим и они так благодарили, что словами этого не передать.
И нам встретился мужичок, лет до 40. Мы этим бутерброды раздаем, он благодарит, а у него в машине дети, жена, он еще кого-то там взял. У этого мужчины был свой кондитерский магазин, пока они сидели в блокаде, им было нечего есть и они ели конфеты. И он предложил эти конфеты нам. Мы говори «да не надо, мы тут раздаем, куда вы еще что-то отдаете?». А он говорит «нас уже тошнит от этих конфет».
Когда эти люди ехали, они не только себя спасали, но и соседей. Чтоб вы понимали, в Мариуполе литр бензина стоил 1500 гривен. Чтобы выехать оттуда, люди платили баснословные деньги.
Доводилось ли вам вывозить детей, которые в результате обстрелов остались сиротами?
Были и сироты, и полусироты. Был момент, когда у нас стоял выбор: жена и двое детей, а мужу некуда сесть. Муж садит в машину своего друга и его семью, а сам остался в Мариуполе.
Его жена приехала и вот, как в бразильских сериалах: он дошел пешком из Мариуполя до Бердянска. На это у него ушло двое суток, ноги он стер. Мы его встретили, покормили, он пошел на рынок что-то покупать и встретил там свою жену с детьми.
Какие были сложности с тем, чтобы вывозить людей из Бердянска в Запорожье?
Город в блокаде – вообще нереально было выехать. Нас разворачивали обратно и не пропускали. Аргументы были такие: «идут боевые действия», «дороги нет», «сказали не пропускать». Мы находили окольные пути, выезды из города, такие тропы, минными полями даже выезжали.
Эвакуация людей – это не только моя работа, но и многих других людей, которых я не могу сейчас называть, потому что они остались там в оккупации.
На каком этапе оккупанты обратили на вас внимание?
Уже после 20-й поездки, наверное. Я это все старался делать тихо, но уже тихо не получалось. Потому что я организовывал колонны от 5 до 18 машин. Условие у меня для людей было такое: пустых мест в машине быть не должно – если вы едете и у вас есть свободное место, то вы берете еще людей.
Люди соглашались, даже никого не пришлось уговаривать. Все понимали, что надо спасать людей, спасать женщин, детей и стариков. И потом на последней поездке меня взяли.
Как вы оказались в плену?
Я вел колонну: я во главе, сзади машины. На Васильевке нас уже пропустили, а на самом последнем блокпосту, на нулевом, я его уже прошел, мне оставалось 50 метров проехать и я бы оказался в серой зоне. Но там стояли ФСБшники, группа 6 человек, наверное.
Меня остановили, проверили документы, потом сказали съехать влево и выйти из машины. Я вышел, мне на руки надели пластиковые наручники, мешок на голову и повезли в Васильевскую комендатуру.
Кто, за что, как – никто ничего не говорит. Ночь я провел в Васильевской комендатуре, а на следующий день меня забрали в Бердянск. Там я провел 43 дня в плену.
Не могу сказать, что пытки были каждый день, но поначалу они даже случались по несколько раз за день.
Что они пытались у вас узнать?
Спрашивали «где партизаны?», «где оружие?», мой «позывной», кто мой «куратор», на кого я работаю, почему я иностранный шпион, как я предал веру отцов и дедов и стал баптистом?
Для россиян баптист – это американский шпион, это тот, который предал веру дедов, православие. И баптисты, которые появились в постсоветском пространстве для них американские шпионы.
Они пытали, спрашивали сколько я брал с человека, чтобы вывезти его, а я им говорю «бесплатно вывозил». Они не верили, спрашивали, как я заправлял машину, кто ее ремонтировал. Я им отвечал, что это братья и сестры с церкви помогали. Собирались и скидывались, покупали топливо, были те, кто машину ремонтировал.
Позывного у меня не было, а если б был, то я бы уже сказал. Куратора у меня тоже не было, но не сказать ничего невозможно, когда к тебе привязывают провода и по ним подается ток. Когда тебя без остановки бьют или когда тебя бьют током, у тебя на голове мешок и в это время, чтобы ты еще больше страдал, на мешок льют воду, чтобы ты еще больше задыхался. А мешок брезентовый – под ним и так дышать невозможно.
Как вам удалось выбраться из плена?
Я не знаю – счастливый случай. Они перед этим вызвали меня на допрос, спрашивали «кто куратор?». Я им продолжал доказывать, что куратора у меня нет. Спрашивали «кому служишь?». А я в ответ «служу Богу». Мне говорят «пиши: куратор – Бог».
Спрашивают «какому Богу ты служишь?». Я и выпалил «триединому – отцу, сыну и святому духу». С одной стороны, это смешно, а с другой это правда, а с третьей сама ситуация абсурд – за что меня пытать?
И потом вызывали меня на пытки, отдельный блок был – больше двух с половиной часов длился. Спрашивали «как ты предал веру отцов и дедов? Почему ты это сделал?». А я сам из Тореза, у меня прописка там, а они мне заявляют, что мой паспорт поддельный и что я американский шпион.
У меня начали выяснять: в какой школе я учился, кто был моим классным руководителем, кто одноклассники, помнил не всех, но кого смог назвал. Спрашивали, где находится дом, в котором я жил. Дошло до того, что уточняли какая крыша на доме – двускатная или четырехскатная.
Потом уж во второй половине августа опять меня вызывают на допрос: в этот раз мне наручники надели, а мешок нет. Отвели в пыточную, садят меня. Я уже увидел эти дубинки, палку деревянную, трубу, обмотанную изолентой, агрегат, через который бьют током. Я уже морально готовлюсь, не первый раз, все-таки.
Когда впервые пытали, думал на этом и закончится, а бывало, что и каждый день пытали и по два раз в день. Днем были еще более-менее терпимые пытки, а вечерние и ночные – просто ужас.
Я понимаю, что меня ждет, но меня трогают за плечо и говорят «не бойся». Меня оставили и ушли, не знаю, сколько времени прошло, но время так тянется, когда ты ждешь пытки.
И вот открывается дверь, заходит человек и спрашивает: «что ты будешь делать, если мы тебя отпустим?». А я им сказал, что если отпустят, то я поеду в Запорожье к семье. Они мне заявляют «та мы Запорожье будем бомбить, мы Запорожье будем брать, вот уже почти его взяли».
А я 43 дня был в неведении – идут боевые действия, не идут, не знаю, что вообще происходит. И вот я говорю «мне все равно, я поеду к семье». А он такой «видимо, за тебя хорошо молятся – мы тебя отпускаем».
Меня спросили, сколько времени надо, чтобы я оттуда убрался, а я ответил: чисто теоретически, сутки. И мне дали 24 часа на то, чтобы уехать. Под диктовку меня заставили написать, что я претензий никаких не имею, что ко мне физического, морального, психологического насилия не применялось. И что все средства и остальные вещи мне возвращены в полном объеме.
А по факту: телефон мне вернули, а средства нет. По поводу физического насилия – у меня зубы висели. Это сейчас я после операции и все нормально, хотя иногда шепелявлю. Перепонки в ушах лопнули от электричества. Я хромаю, сейчас это не так видно, но по вечерам у меня нога опухает. И еще я прошел медобследование – у меня мясо от кости поотставало, если простыми словами. Вот результат «русского мира».
Сколько вам понадобилось времени, чтобы отойти от всего этого психологически?
Не знаю, не могу сказать, что быстро, не могу сказать, что медленно. Я когда приехал, я понимал, что на подвалах там больше сотни людей кроме меня. Меня выпустили, а их еще нет. Когда я вместе с ними находился на подвале, то я вместе с ними молился. Я с ними переживал их проблемы: он здесь в плену, брат его там в плену, дочка в плену у кого-то, сын в соседней камере сидит.
Много таких нюансов и нельзя быть безразличным к чужому горю. И как-то получилось, что свое отодвинулось куда-то. Перестал думать за себя и начал думать о других.
Поэтому я начал все заново делать, помогать людям – это его любовь и милость ко мне, что я остался в живых и он меня вывел оттуда. Сначала зачем-то меня туда поместил, а потом зачем-то вывел. И что я должен делать? Помогать таким же людям, как и я, помогать таким же переселенцам.
Расскажите: как вы начали помогать?
В прошлом году, где-то в ноябре у нас возникла одна идея. Мне жена говорит «я вот стираю, а вещи негде сушить, потому что сыро, нужна сушильная машинка». Я ей ответил «у нас денег нет – ты видела, сколько это стоит?». И тут я задумался, что такая проблема есть не только у меня.
Даже есть те, кто не имеет возможность постирать. Тогда я созвонился со своим другом Арно – он с протестантской церкви с Голландии. Я ему рассказал свою идею: организовать центр, где будут стиралки, сушилки, где люди смогут просто посидеть, кофе попить, пообщаться.
Арно мне говорит «найди помещение, а мы поможем». Нашел я помещение, мы арендовали его. Арно отправил нам стиральные и сушильные машины, потом мы кофе-аппарат купили, обставили немного мебели и так оно заработало. Сейчас через этот центр прошло больше десяти тысяч человек.
Целью этого центра было не только, чтобы люди пришли туда постирать, но и чтобы могли выдохнуть, посидеть, спокойно попить кофе, спокойно попить чай, пообщаться, с кем-то познакомиться.
Люди выехали из оккупированной территории – не у всех здесь есть знакомые, не у всех есть круг общения, не все могут найти контакты.
Все центры, которые мы открыли исходят от нашей семьи: сначала мы видим эту проблему у нас, а если она есть у нас, значит, она есть и у других семей.
Потом мы открыли детский центр «Гарне місце». Дети были два года на онлайн-обучении. Все это время они сидят в гаджетах – телефонах, планшетах, ноутбуках. И у них нет даже обычного общения.
У нас трое детей, они просятся выйти погулять, а когда они выходят погулять, то часто объявляют тревогу. А куда им бежать? Они мне звонят и спрашивают «а что нам делать?».
Мы с женой так поговорили «вот хорошо бы открыть детский центр и чтобы он был не только развлекательный, но и учебный». И самое главное, чтобы это было в подвальном помещении, чтобы это было, как бомбоубежище и не нужно было никуда бежать.
Я снова рассказываю идею своему другу Арно и он говорит «класс, давай». Мы начали искать помещение, нашли и запустили центр. У нас здесь несколько классов, есть группы английского языка, украинский язык, начальная школа, дошкольное обучение. За неделю у нас проходит 500-600 детей – от 3 до 14 лет.
